Исследователи спорят уже много лет, из-за чего в нашем славном институте начался бардак. То ли из-за переезда в новое здание на холме, то ли из-за того, что грубиян Витька Корнеев нашел-таки в диване-трансляторе Белый Тезис и в знак примирения отдал Магнусу Федоровичу Редькину. Я, программист Саша Привалов, поведаю вам факты, а уж выводы делайте сами…
Начну с того, что новое здание было хорошо! Белостенное, супермногоэтажное, оно высилось на холме, как некий фаллический символ, и это было хорошо! Сходство с вздыбленным фаллосом усиливали две полусферические пристройки по бокам: одна – под администрацию, другая – под склад нового оборудования и вожделенный многими крытый (!) теннисный корт. Редькин брать Белый Тезис отказался, потому что узрел в нем еще один фаллический символ и подъеб со стороны Витьки Корнеева. Тогда Корнеев предложил использовать БТ как источник аварийного освещения, поскольку тот был отлит из белого воска. Тут же появился Модест Матвеевич Камноедов со своими: «Вы это прекратите! Это вам не балаган!» и попытался поставить БТ на баланс института. Редькин обиделся еще сильнее, Корнеев возмутился, возникла тройственная ссора, а я с двумя лаборантками: Ниночкой и Лилечкой – поволок освободившийся диван в свою новую лабораторию с машиной «Наири-К». Баал Саваофович Один со своими неразговорчивыми архангелами из ремонтной группы потрудился на славу, и я ожидал работы на новой машине с почти оргастическим удовольствием.
Диван был тяжелым, и мы то и дело отдыхали на нем, весело болтая ногами в предвкушении праздника – Международного женского дня. Когда к нам присоединилась ведьмочка Стелла, дело пошло еще веселее. Она все-таки ушла из лаборатории Выбегалло, пав в ноги одному из Янусов с криком: «Заебалло меня Выбегалло!». На что один из Янусов сказал: «Так. О чем мы говорили вчера?», а другой просто расстегнул брюки на предмет отсоса. Таким образом, Стелла уволилась от Выбегалло и перешла ко мне. Чему я был, естественно, рад.
Гекатонхейры были заняты переносом двух тяжеленных автоклавов с кадаврами из лаборатории Выбегалло, не удовлетворенными друг другом сексуально, и отсюда было хорошо видно, как грузчики суетятся там внизу у такого маленького и жалкого старого здания НИИ. Демоны Максвелла, Вход и Выход, были заняты игрой в орлянку, и им было не до нас, поэтому мы въехали в новую лабораторию беспрепятственно.
Девушки тут же принялись раздеваться и щебетать о сокровенном, то есть, о кино и танцах. При этом они побросали свои пальтишки на диван, на что я им сделал замечание, и указал на вешалку у входа о пяти крючках, где уже висели три белых халата: мой и лаборантские. Для Стеллы халата не нашлось, и я отдал ей свой.
Настало время включить машину оснащенную по последнему слову техники: с четырехмегабайтным ОЗУ, фотосчитывающим устройством FS-1501 и ленточным перфоратором ПЛ-80, а также электрической пишущей машинкой Consul-254 для вывода информации. И вот он, момент, сравнимый только с запуском на орбиту Гагарина. Стелла включила силовой автомат, а я протянул руку к черной кнопке. И вот оно, Гагаринское: «Поехали!».
Машина зашумела вентиляторами, замигала неонками, я сдвинул доску с пульта управления и запустил тест «Дождик». Чтобы девочки не скучали, я им дал две толстенные книжки: одну – инструкцию по эксплуатации, а другую – под названием «Программирование на языке АП». Лаборантки заснули сразу, а Стелла в моем халате мужественно боролась со сном минут пятнадцать и, все-таки, задремала. Язык автоматического программирования – это не кадавра отрубями кормить! Хотя с девчонок, пусть и миленьких, какой спрос…
«Дождик» еще не кончился, а гости уже пошли. Первым приперся Камноедов с своем блестящем в некоторых местах костюме. «Так», – сказал он. – «О чем я вчера с Вами разговаривал?». Странно, подумал я, обычно он говорит совсем другие слова.
— Документик предъявите, – сказал я. – Во избежание.
— Нету, – ответил Модест Матвеевич, попятившись к двери. – Потерял.
— Тогда попрошу очистить. Доступно?
Камноедов, выпучив глаза, отступил еще на шаг, но выйти в коридор ему не дали еще два Модеста Камноедова, вломившиеся в дверь.
— Это кто это развлекается? – грозно спросил я, и девушки проснулись.
— Это я, – признался Витька Корнеев, оттесняя крепким плечом трех Камноедовых. – Хотел к тебе своих дублей прислать за диваном, а всё эти получаются, ч-черт!
И добавил, увидев сладко потягивающихся лаборанток:
— Я попозже зайду.
Он распылил Камноедовых и исчез за дверью.
Это было совсем не похоже на нагловатого Корнеева, и я забеспокоился, как позже оказалось, совсем не зря.
Вслед за Корнеевым появился Федор Симеонович Киврин, серьезный маг и неисправимый оптимист. Он оглядел мою лабораторию и довольно пророкотал: «Х-хорошо! М-места много!».
И перешел на шепот:
— К-кристобаль наш Х-хозевич гневается. Пока несли ш-штурмбанфурера, ч-чучело вороны расклевали и к-кортик унесли. Теперь Х-хунта с-собирается в Парагвай ехать, из диктатора С-стресснера чучело д-делать!
И снова забасил:
— Х-хороший к-корпус, п-просторно, х-хоть ракеты запускай!
Последнее слово «запускай» он произнес уже в коридоре, и эхо еще долго металось между голыми стенами: «Кай-кай-кай…».
За ним проявился на фоне свежевыкрашенной стены тонкий и изящный Кристобаль Хунта. Он стоял, опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости в виде мертвой головы, и чересчур внимательно ко мне присматривался, поворачивая голову и так, и эдак. Потом состроил гримасу, сказал: «Не пойдет!», и вышел сквозь стену.
Последним в длинной веренице посетителей оказалася Янус Полуэктович Невструев. Он пришел не один, а со склеротическим котом Василием на поводке. Кот сел на хвост и сделал жалостную морду. Потом зевнул, показав огромную, словно чемодан, розовую пасть, полную акульих зубов, а Янус Полуэктович грустно сказал:
— Беда у нас. Изнакурнож подохла. Поняла свою ненужность и издохла.
— А как же музей? – осторожно спросил я.
— В этом все и дело. Решили мы перевести музей сюда, в новый корпус, и Наину Киевну со Щукой и Русалкой тоже, а изба возьми и издохни.
При этом он щекотал Василия за ухом, а тот блаженно щурился.
— И ничего нельзя было сделать? – еще осторожнее спросил я.
— Ни один ветеринар не взялся. Уж больно диковинное дело, говорят, избу лечить. Правда, одно яйцо у нас имеется, может, кто вылупится…
И наклонился к коту:
— Ну, что, Вася, останешься, или как?
Василий задрал заднюю ногу, яростно почесался и нехотя ответил:
— Не-а. Электричества много. Заболею…
— Тогда пошли, – сказал Невструев. – Избушку хоронить. Столько лет вместе.
Они ушли, а в лаборатории обнаружился стол, большое кресло и пять стульев, а на столе – белый лист ватмана, кисти, краски и карандаши.
Стелла посмотрела на все это богатство и вспомнила:
— Нам же газету надо к празднику делать! И откуда Янус все знает?
— Работа такая, – ответил. – Давай делать газету.
Редактором нашей стенной печати был Роман Ойра-Ойра, его заместителем – Володя Почкин, а спецом по заголовкам – Саша Дрозд. Только в связи с переездом все пришлось делать нам со Стеллой.
Сразу возникли проблемы с заголовком. То, что там должна быть красочная восьмерка, сомнений не вызывало, но какая? И тут мне в голову пришла идея.
— Давай я тебя нарисую в виде восьмерки, – сказал я Стелле.
Она недоуменно вытаращила свои серые глаза и стала еще прелестнее. Лилечка и Ниночка воззрились на Стеллу с интересом.
— Как это? – спросила ведьмочка.
— Ну-ка, встань! – скомандовал я.
И Стелла повиновалась.
— У всех женщин есть талия, – сказал я и посмотрел на толстую Лилечку. – Должна быть.
— У меня есть! – заявила Ниночка, худая и высокая.
— Ты – вся сплошная талия! – мстительно заметила Ниночке Лилечка.
— Ты из меня куклу-неваляшку хочешь сделать? – поинтересовалась Стелла, обтягивая на талии мой халат.
Я нашел эту красную куклу в песочнице посреди ленинградского двора-колодца, кто-то из детей ее забыл или выбросил, потому что она была с трещиной. Дети часто, не осознавая того, бывают жестоки к игрушкам, животным, людям. Мама «вылечила» неваляшку, высыпав из нее песок, а папа заклеил дыру пластырем и закрасил гуашью в тон пластмассе. Я, проснувшись, тыкал в неваляшку пальцем, она качалась и мелодично звенела.
— А что, это идея! – обрадовано сказал я. – Только надо наброски сделать.
Я в стенной газете отвечал за стихи, заметки и здорово рисовал почтовый ящик, к которому, весело трепеща крылышками, слетаются письма с заметками. Поэтому Стелла сказала:
— Только нарисуй меня не квадратной, как ящик, но с приятными округлостями и без крыльев.
При этом она широко развела руки, изображая эти самые крылья, и халат на ней распахнулся, показав ладную фигурку «песочные часы». Ниночка и Лилечка поняли все превратно и торопливо засобирались домой.
Как только за ними закрылась дверь, я высказал Стелле еще одну идею:
— Знаешь, некоторые художники рисовали своих натурщиц голыми, и лишь потом записывали их тела красками, изображая одежду.
— И не художники, а скульпторы, – заспорила Стелла. – Например, Роден.
— Ха, Роден! – ответил я. – Тот, вообще, был слепой, и их вначале щупал!
— Ты хочешь меня пощупать? – выдохнула Стелла, подходя ближе.
— Хочу… – выдохнул я и протянул к ней руки…
В общем, в этот день мы ничего не нарисовали и не написали, потому что были заняты куда более важным делом…
Солнечным мартовским утром нас разбудил Роман Ойра-Ойра. Поводя горбатым носом, он сказал:
— Пока вы спали, мы такую газету смастрячили, закачаешься. И уже повесили. С праздником, Стеллочка! С весенним праздником!
И протянул ей букетик желтой мимозы…
